Дидье Ковеларт - Притяжения [новеллы]
Шарли встала с кресла, подошла к двум железным листам у стены и показала на даты в левом верхнем углу, под летящим голубем, служившим художнику подписью.
— Сесиль Мазено, 21 год, студентка, исчезла из дома 15 января. Ребекка Веллс, 20 лет, манекенщица, исчезла из агентства, в котором работала, 3 февраля.
Дельфина выпила кофе и присела боком на краешек стола.
— Я не верю в сверхъестественное, мадемуазель.
— А что люди такие идиоты — это, по-вашему, естественно? Достаточно никому не известному художнику повесить на себя убийство своих моделей — и тут же его живопись становится гениальной: он нарасхват, о нем пишут все газеты…
У Дельфины не было сил излагать ей свои соображения о рынке искусства. Шарли стукнула кулачком по столу:
— Они не умерли, эти девушки! Ясно? Или они сами этого хотели. Когда я работаю с фоткой жмура и что-то слышу, это значит, я нужна ему. Вы понимаете?
— Жмура?
— Жмурика, покойника. Ему нехорошо там, где он есть, на свалке или под водой, мало ли, он хочет, чтоб его похоронили честь по чести, с венками, колоколами, чтоб отпел имам или там раввин — у покойников понтов еще побольше, чем у живых… Но эти девушки… Если они жмуры, то им хорошо. Им нечего мне сказать.
— А… вы никогда не находите живых людей?
— Нет. Только мертвые со мной разговаривают. Когда хотят.
Она подошла и похлопала Дельфину по руке.
— Да ладно, не вешайте нос. Он мог, например, сжечь их у себя в котельной. Через огонь я плохо улавливаю…
— Или?
Шарли выдержала ее взгляд, помедлила, но решила не уходить от ответа.
— Или он сотворил с ними что-нибудь в духе вуду, забрал души и сделал из них портреты, тогда они стали зомби и только здесь еще живут. Так вам больше нравится?
Усталый взгляд Дельфины устремился на двух девушек — они улыбались, нагие, лучезарные, такие настоящие и полные жизни в своей живописной тюрьме.
— Как, по-вашему, я представлю подобное заключение прокурору?
— С вас пятьдесят евро за визит.
* * *Дождь, предместья, дома, стройки… Сносили жилые башни, на их месте строили дорожные развязки. Дельфина вела свой серо-голубой «меган» и думала, куда же деваются люди. Они стали виртуальными. Их переселили в компьютерные программы и видеоигры. Этим и объясняется спад преступности.
На пустыре возле тюрьмы бульдозер разгребал обломки рухнувшего крыла. Построенные когда-то над подземной речкой, объявленные аварийными, здания официально не использовались уже три месяца. Дельфина остановилась перед большой черной стальной дверью, просигналила и выключила мотор.
Она закурила, вновь и вновь вспоминая слова радиоэкстрасенса, сказанные вчера в ее кабинете. Сама она ни во что не верила, правда, старалась быть открытой всему, но это был чисто профессиональный рефлекс. Априори не должно застить взгляд, иначе можно не разглядеть улики. И все же после кошмаров далекого детства — а виной им были сказки, которые ей рассказывал отец, — она ненавидела иррациональное.
Через некоторое время сторож открыл маленькую дверцу в левой створке и прикрикнул на немецкую овчарку, которую держал на поводке. Дельфина вышла из машины и, подняв воротник плаща, прошла вслед за стариком, который приволакивал ногу и извинялся за ожидание: от сырой погоды у него разыгрался артроз. Они пересекли первый двор, миновали уже не работающий пропускной пункт, пошли по коридорам. Звук падающих капель в тишине едва заглушал шебуршенье крыс под полом.
— Восемьдесят седьмая. Вы желаете войти, мадам следователь?
— Нет, это необязательно.
— Как угодно. Предпочитаете, чтобы я подождал здесь?
— Да, спасибо.
Они подошли к решетке, отделяющей сектор Н. Не глядя — за тридцать лет пальцы запомнили, — сторож выбрал ключ из увесистой связки, открыл.
— Вам это не слишком тяжело? — спросила Дельфина, силясь улыбнуться старику в потертой форме, висевшей на нем мешком.
— Вы о чем?
Вопрос явно удивил его. Она не стала настаивать. Сторож посторонился, закрыл за ней решетку, сказал, что будет ждать здесь. Медленно, ежась от сквозняков, так и свистевших между оконных стекол, она прошла последние метры, свернула в карцер — дверь была открыта и скрипела на петлях.
Остановившись под номером 87, она дважды постучала.
— Да.
Дельфина открыла заслонку дверного окошка. Жеф Элиас был в камере на четверых один в окружении своей живописи. Символы, планеты, оптические иллюзии, проступающие из облаков витражи густым лесом покрывали стены и часть потолка. Сам он, голый по пояс, отжимался от пола.
— Добрый день, месье Элиас.
Не останавливаясь, он рассеянно покосился на зарешеченное окошко. Дельфина сообщила ему, что передаст его дело прокурору в конце месяца и ему, наверно, пора подумать об адвокате. Все так же, продолжая свои упражнения, он покачал головой. Она загляделась на мускулы, растягивающие ветвистое дерево — татуировку на руке, отвела глаза, наткнулась на железный шкаф, единственное пятно тюремного цвета посреди фрески.
— Я понимаю, что тот молодой человек, которого вам назначили, не произвел… В общем, я понимаю, почему вы от него отказались, но… Ладно, не мое это дело — посредничать, и все-таки я знаю хорошего адвоката по уголовному праву, который готов вас защищать. Он к тому же один из лучших специалистов и в области права авторской собственности.
Художник снова покачал головой, глядя на нее вежливо-покровительственно. Никогда еще она не испытывала такой неловкости перед подследственным. При каждой встрече ей казалось, будто она разговаривает с налоговым инспектором. Этот терпеливый хищник как бы прощупывал ее — реакции, намерения, сопротивляемость. Она ничем себя не выдавала, но он чувствовал все. Исчерпав доводы, Дельфина прибегла к иронии:
— У вас теперь есть средства… Цены на ваши картины растут, можете нанять любого мэтра.
— Во сколько же меня оценили на «Кристи»?
— Сто тысяч евро.
— Плюс издержки?
— Да.
— Неплохо для кровельного железа.
Он произнес это без малейшего энтузиазма — так сторонний человек комментирует прайс-лист. Дельфина сама не знала, что сильнее всего выбивает ее из колеи, — его безразличие к собственной судьбе, какое-то бесконечное уныние, исходившее от него, когда он забывал провоцировать, ребяческие выходки или трезво-разочарованное отношение ко всему. Ему было тридцать лет, а выглядел он то на двадцать, то на все пятьдесят. Он был вообще ни на что не похож, и никогда еще она не встречала такой силы обаяния.
Он вскочил на ноги и перешел к следующему упражнению — наклонам и прогибам.
— Вам нетрудно остановиться, пока мы разговариваем?
— Трудно.
— Предпочитаете, чтобы вас доставили ко мне во Дворец правосудия?
— Это как вам угодно. Я совершенно свободен.
Дельфина вздохнула, потянулась к решетке окошка, но опустила руку, побрезговав ржавчиной.
— Месье Элиас… Мы с вами оба знаем, что ситуация зашла в тупик.
— Это вы зашли в тупик. А мне здесь очень хорошо. Идеальные условия для работы.
— Я только что из Луар-и-Шер, там жандармы выловили из пруда тело девушки. Приметы совпадают.
— Сесиль? Ребекка?
Ничто не дрогнуло в его лице. Он произнес оба имени ровным голосом, разделив их наклоном.
— Я уже немного устала колесить по всей Франции за доказательствами ваших признаний, месье Элиас.
Он сел на пол, скрестив ноги, — лицо сердитое, на шее полотенце.
— Слушайте, я разминаюсь. Вы не могли бы прийти попозже?
— Нет.
— Ну идите хотя бы в комнату для свиданий. Я закончу и приду к вам туда.
— Комнаты для свиданий больше нет, — ответила Дельфина, пристально глядя на него. — Она обрушилась.
— Не смотрите на меня так, мадам Керн. Я тут ни при чем. А вы что подумали? — добавил он, насмешливо блеснув глазами.
Она воздержалась от ответа и нейтральным тоном сообщила ему, что сожитель Ребекки, промышленник, сделавший состояние на вторичном сырье, покончил самоубийством. Элиас ответил с самым безразличным видом, что уж тут он точно ни при чем.
— Кстати, — вдруг сменил он тему, — можно задать вам один вопрос?
— Задавайте.
— Керн… Писатель вам не родственник?
— Дальний, а что?
— Я писал с него картину. То есть, вернее, с одной из его книг. «Вилла Марина», которую его дочь издала посмертно.
Дельфина осталась невозмутима. Она лишь дважды видела своего кузена — когда он разводился и на его похоронах. А от «трупоядных» романов, которые он стряпал из своих семейных тайн, ее бросало в дрожь. Художник продолжал:
— Это же надо придумать — дом завлекает и медленно убивает случайных прохожих, мстит таким образом за изнасилование… Я просто влюбился. Я поехал туда и написал картину с натуры… Вы были в хороших отношениях с родственником?
